Мой киевский дядька, у которого в огороде много чего произрастает полезного, в том числе и бузина трех сортов, работает на одном рискованном предприятии по выпуску изделий на рыбьем меху водителем кобылы, — сивой, между прочим, масти. Он водит с нею бесконечные, предлинные дискуссии обо всем на свете и считает, что это единственное в мире существо, которое в полной мере понимает и во многом разделяет его взгляды, несмотря на разный возраст, социальный статус и различное происхождение.
Происхождением своим дядька гордится: его отец, мой в известной степени дед, заведовал свинофермой йоркшильской породы морских и авиационных свинок, разводимых для нужд ВМФ и ВВС и погиб смертью храбрых, хотя погода в тот день была плохая, прямо скажем, нелётная, за что и награжден переходящей по наследству медалью за оборону достоинства человека. Мать же дядькина, к нашей породе не имеющая никакого отношения, еще прекрасно сохранилась, даже без мавзолея, несмотря на то, что ее рост метр семьдесят, и это при весе в восемьдесят два килограмма и при почти пятнадцати зубах!
Дядька, у которого в огороде бузина, а в конюшне сивая кобыла, довольно веселый человек, хотя и женат. Проживает он свободным браком с женщиной нелегкого поведения, кавказской национальности, иудейского вероисповедания, монголоидной расы, не взирая на ее аргентинский паспорт, выданный в Биробиджане, где она зафиксирована компетентными органами, как россиянка нанайского происхождения, состоящая в зарегистрированном браке с китайцем по имени Сунь Фуй Вчай.
Она не любит китайский чай, потому что посещает кинотеатр повторного фильма, и уже двадцать два года смотрит фильм «Чапаев» в надежде, что Василий Иванович хоть когда-нибудь да доплывет. Нет, Не доплыл пока еще ни разу: всякий раз его подло убивают далеко не симпатичные пулеметчики, гораздо мордастей его и моложе.
Однажды от негодования на пулеметчиков, она даже вывихнула себе одиннадцатое ребро, но продолжала мужественно сидеть и громко страдать, однако пловец и в этот раз не увидел берега. Ее узкие голубые глаза были полны слез, несмотря на то, что ребро болело нестерпимо. После сеанса подошла к зеркалу, чтоб припудрить свой азиатский носик весьма солидных размеров, который как всегда посинел от невосполнимой утраты, улыбнулась отражению, но отражение в ответ не улыбнулось, а наоборот, скорчило гримасу, видно, плохо было воспитано. А может еще почему.
Дядька с воспитанием, как и тёткино отражение, тоже не дружит. По четвергам, например, на него накатывает беспричинный гнев, в нем просто кипит возмущенный разум, который он и не пытается скрывать, даже очки не протирает, и с сивой кобылой в этот день общается в основном посредством кнута. В этот день дядька даже дымом не греется, он выходит во двор и начинает чистить снег — от забора и до обеда, — или копает яму Ближнему. Ближний — это фамилия его начальника.
Однажды в такой, обмытый дождичком четверг, когда снег среди ясного неба и гром на голову, он увидел на стене дома лицо своего начальника, которого любит без памяти за то, что тот болеет за киевское «Динамо», несмотря на то, что ходит в шляпе, при галстуке и в косоворотке, — так вот, увидев любимого начальника по фамилии Ближний на стене, дядька удивился, но не подал виду и три раза незаметно плюнул через плечо и все три раза попал начальнику прямо в глаз, причем в глаз левый, который у того стеклянный, да притом другого цвета; если «родной» глаз, правый, у него зеленый, то стеклянный — фиолетовый, не хватило на складе зеленых, пришлось брать, какой дали, ведь на зеленые стеклянные глаза всегда дефицит — у кого угодно спросите.
Начальник, в прошлом спортсмен нетрадиционной ориентации, легко сменявший боксёрские перчатки на ежовые рукавицы, ко всему прочему, еще и несколько горбат, а это, как известно, не только вредно для здоровья, но и костюмчик немодно сидит. Про него говорят, что он латентный наркоман и тайный алкоголик, но в пьянстве замечен не был, хотя и пьёт по утрам жадно холодную воду. Тем не менее, секретарши очень даже его замечают, даже Грушенька Неумытова — сама! — не игнорирует, и частенько сапоги у нее бывают всмятку.
А Грушенька, надо сказать вам, — это фруктик далеко не из наших палестинок. Стоит посмотреть на нее хотя бы разок — а тут есть на что посмотреть! — на эти щечки, что как плоды манго, на черные миндальные глазки, на ее вздыбленную кокосовую грудь, на ножки-бананки, которые из подмышек произрастают, на попочку-персик, отстающую на три секунды, и вы испытаете такое же сильное ощущение, как если бы вам плеснули на гениталии стакан серной кислоты, или допустим, ржавым серпом провели, — а это, знаете ли, оч-чень сильные ощущения! Так вот, даже Грушенька не объезжает его на кривой козе. Но, впрочем, логика секретарш — есть особая алгебра, не поддающаяся никакому арифмометру, а уж их умность это вообще неприступная крепость. Которую преодолеть, благородно заверяю вас, невозможно-с.
Хотя жизнь, как субстанция, есть преодоление, — философствовал бывало, дядька. Преодоление энтропии, заложенной, как антитеза, в самом факте рождения, — философствовал дядька в присутствии сивой кобылы, которая согласно кивала головой — а голова-то у нее ого-го-го! Невооружённым глазом, хотя бы и стеклянным, было заметно, что эта философия для кобылы очень полезна, пожалуй, нужна ей даже больше, чем козе баян, попу гармонь, собаке пятая нога. Говаривал так дядька, чисто, шилом, выбритый, укутавшись в уворованную с предприятия доху на рыбьем меху, посиживая на лавочке перед своим домом, который расположен по улице Садовой, но числится по улице Голубой, которую в просторечии и от простосердечия жители называют улицей имени Ричарда Бычье Сердце отнюдь не в честь известного сорта томатов — мировой закусон! — а в память легендарного налётчика Ричи Быка, перманентно страдавшего карманной чахоткой и героически откинувшего копыта недавно при разборе полетов, после чего по решению блат-комитета и переименовали вышеозначенную улицу из вышеупомянутой Голубой в ниженазванную улицу имени Ричарда Бычье Сердце.
Спонсировала и провела это мероприятие (внимание, гражданин прокурор!) известная общественная правозащитная организация с неброским названием «общак», тайная штаб-квартира которой находится у тёти Моти на Крещатике, у той, которая Кузькина мать, где на сходняках и малинах не то что топоры можно вешать, но, наверное, и коромысла, — в то время, как её незабвенный сынок в местах не столь отдалённых пасёт с каким-то Макаром каких-то телят.
У тёти Моти такой же маленький домик, как и у моего дядьки, хоть у нее и крашенные «Рубином» волосы, а собаку зовут Джульман. У дядьки, несмотря на то, что он участник всех субботников, и очень исправно покупал облигации, домик даже меньше, чем у Кузькиной матери, у него всего каких-то там двенадцать комнат, и притом все они выходят на север, а доктора велели ему принимать солнечные ванны. А где их тут принимать, когда обои в его доме наклеены неровно и не менялись аж с 1959 года, с того самого момента, как автор появился на свет — в темных очках; дядька, впервые увидев меня, родившегося по заданию КГБ, сразу же проникся уважением и дал благородный зарок: не менять обоев, даже если б они и были прямей Невского проспекта, пока мальчик не вырастет, не сделается знаменитым скрипачем, чтоб круче самого Оси Шульмана с их улицы, тогда еще Голубой (тьфу ты!), и не станет загребать на своей известности большущие мильёны, такие необъятные, чтоб мог позволить себе менять родственникам что угодно, хотя бы, к примеру, и их кривые обои, — увы, приходится признать, что дядьке недолго уж осталось ждать, близок, близок день расплаты! Ибо великий капельмейстер, генерал Коза, у которого автор был личным барабанщиком, изменив скрипке ввиду утонченности своего слуха, вышел недавно в отставку и намерен посвятить себя исключительно чистому искусству, и скоро нас ждут мировые турне, где автор будет солировать на барабане, а генерал свистеть раком, в чем он непревзойденный специалист. Но вернемся, однако, от Козы к нашим обоям.
Обои, несмотря ни на что у дядьки просто чудо: на фоне пустынного, но живописного ландшафта, то ли чукотского, то ли африканского (где-то на пол-дороге), среди этого изысканного пейзажа желтоватого колера, чудесно движутся бесконечной вереницей задумчивые прекрасные животные, похожие своей одухотворенностью то ли на благородных слонов кремовой расцветки, то ли на породистых моржей цвета слоновой кости — а ведь это совсем сейчас неактуально. И даже ничуть немодно.
Хоть в детстве мной и было проведено около сорока трех научных экспериментов с целью пересчитать всех этих пустынно-тундровых жителей, бредущих с опущенными клыками-бивнями, однако, несмотря на мою твердую четверку по арифметике, число их не опускалось ниже 2349 (моржей), но и не поднималось выше 2350 (слонов). Но все равно, согласитесь, многовато для одной семьи, даже если она многонационально-международная. Хоть слонов — целое стадо, хоть моржей — целая флотилия.
А впрочем, стоп-стоп! Так об чем, бишь, я? Ах, да... Мой киевский дядька, у которого в огороде бузина...